МАМУЛЕЧКЕ
ВЕСЕННИЙ ГОРОД
 

Солнца, брызнул, луч в окошко,

 

Растопив всю дремоту,

 

Греет бок на солнце кошка –

 

Тепло, рано, поутру;

 

Птичья трель кругом и всюду,

 

Знай, браток, пришла весна,

 

Колокольный звон разбудит,

 

Город и тебя от сна.

 

Церковь справа, костел слева,

 

Посередке постамент –

 

В лучах солнца стоит Маара,

 

Золоченный держит крест.

 

Утро раннее, весна,

 

Редкий шорох шин по лужам

 

И дрожит стекло окна,

 

Красотой весны разбужен

 

Город весь, его дома,

 

Каждый кустик подставляет

Под лучи свои бока…

ПРОЩАЙ ЛЮБОВЬ!
 

Я воспевал когда-то красоту,

 

Марая виршами листы,

 

Я прикрывал и грудь, и наготу,

 

Но не любила, не любила ты…

 

И я иссяк, и надоело мне –

 

Чернила лить, не слезы, нет,

 

Обрыдло злость топить в вине

 

И сочинять тебе памфлет;

 

Мне надоело так вот жить,

 

Бумаги, комкая листы,

 

Я не хочу уже любить

 

И верить в дивные мечты.

 

Пойми, прости и уходи…

 

Уйди из сердца, из души,

 

Ах, нет, послушай, погоди –

 

Я написал тебе стихи;

 

Послушай на прощанье строки

 

Поэта с раненной душой

 

И ты узнаешь, где истоки

 

Его прощания с тобой:

 

Ты любовалася деньгами,

 

Красуясь в свете от купюр,

 

Ты восторгалася дарами,

 

Одета была от кутюр;

 

Подружки, бары, дискотеки,

 

Салоны, бани, вечера,

 

Помада, блеск и тень на веках.

 

Терпел, терпел… Еще вчера!

 

Сегодня я прозрел и понял,

 

Что мне прекрасней без тебя,

 

Считай, что я тебя уволил,

 

Забыл тебя, еще любя…

 

Мне жаль, конечно, расставаться,

 

Ведь я так много написал,

 

Но если честным быть, признаться,

 

То я давно уже – устал!

 

Устал любить и черкать строки,

 

И рифму вечно подбирать,

 

Устал от ссор и суматохи,

Я жить хочу, увы, не ждать!..

БЕЛОМУ ЛИСТУ ПОСВЯЩАЕТСЯ
 

Белый лист, все сначала,

 

С заглавной строки…

 

Душа снова кричала

 

Все от первой руки;

 

Мелкий почерк ложился

 

На бледность листа,

 

Я и сам удивился

 

До чего же чиста –

 

И не совесть, а мысль,

 

О той дивной мечте –

 

Писать строки со смыслом

 

На белом листе…

 

Белый лист, закорючки

 

Уродливых букв,

 

Завитушки, крючочки,

 

Затаившийся звук.

 

До чего же прекрасно

 

Снова что-то писать,

 

Ошибаясь, невнятно,

 

Еле, чуть, разобрать.

 

В этом мудрость бумаги,

 

Что она терпит все –

 

И шедевр трудяги,

 

И лентяя ничто;

 

Белый лист исцарапан

 

Рукою творца,

 

Где-то, может, испачкан

 

Лист рисунком писца.

 

Он уже и невинен,

 

Но еще терпелив

 

И от этого дивен

 

Его образ и вид,

 

Не такой ты, как прежде,

 

Белый чистый листок,

 

И в раздумьях, в надежде,

 

Тебя жалко чуток…

НЕ О СМЕШНОМ

Мне почему-то хочется смеяться,
Хотя вся жизнь не очень уж смешна.
Не знаю, как, так постараться,
Чтобы всегда в мечтах цвела весна,
Благоухая ароматом жизни
И распуская почки на душе.
Как жаль, что я такой капризный
И не еще, давно уже – уже…
Кто растоптал мою былую радость
И вмял истоки в бытие земли?
Я чувствую к себе лишь жалость
И к формам человеческой любви!

ВОТ И СНОВА В ПЕЧАЛИ...
Вот и снова в печали
Нервы тихо гудят…
(Там вороны кричали
над гнездовьем цыплят
и голодные глотки
затыкала им мать,
плоть вонючей селедки
разделяла на пять).
…Так подобно, на взводе
И кричала душа,
Любовь боле не в моде,
Не прощаясь, ушла…

Уносились вперед
Корабли – мои мысли;
Остальное не в счет,
То, что видишь и слышишь.
Я один, как всегда,
Уж привычно и мило.
Моя жизнь – ерунда,
Была дружба… и сгнила!
А, возможно, не так?
Ее не было вовсе(…)
Я наивный чудак,
Как и вы, впрочем, тоже…
 
  Мелкие густые клубы дыма летели в серое вечернее небо. Топилась печка, старая, круглая, дедовская. Хоть и стара печурка, но жару давала дай Бог. Оно и к лучшему – не так быстро поленница быстро растаскается. Да и бабе Марусе в радость – принесет на руках стопочку, стопит и тепло.

  Тяжело стало ей, как муж ушел на покой, и за скотиной самой присматривать, и по дому, и по хозяйству, и в поле, все одной. От детей подмоги не ждет, выросли и в город подались. Пусть. Я уж сама...

  Бывает, соседская детвора придет на подмогу, то вот поленницу собрали, то воды принесли. Побаловать ребятню, отблагодарить опять же надо, не деньгами, молоком, да яблоками с сада.

  Сад у бабы Маруси большой, прямо, можно сказать, элитный. Тут и белый налив, и малиновка, и борщик, антоновка, грушевка... Полным цветом весном цветут, прямо как в этом году, значит к урожаю. Воровать никто не ворует, кому надо тот спросит, баба Маруся добрая, всех угостит, и своего, здешнего, и чужого, ни кому не откажет. Да и не привыкли воровать-то. Еще, когда дед Егор жив был, еще при нем эти порядки утвердились, он построже был, просто так яблочек не даст. Ни с жадности, такой у него устав был – или дров до хаты притянуть, или воды в субботнююю баньку.

  Просто порядок должен быть, и все тут, да еще любовь к труду! – говаривал он, - мы вот как на свет вылуплялись, ползать начинали, уже работали.

  Есть, что вспомнить, но только хорошее, от того, что люди они хорошие, таких сейчас мало, еще и поискать надо.

  Баба Маруся аккурат раз в месяц идет на могилку к деду, прибраться, поговорить, оно и понятно, поболе пятидесяти десятков душа в душу отжили, детей воспитали, затем внуков. Дочка вот недавно с городу приезжала, просила дом с землею на нее переписать. Отказала ей баба Маруся, та недовольна осталась. Вот сядет бабка около могилки и говорит с дедом, рассказывает про свою жизнь, про то, как справляется без него, о печалях, о радостях, боле о печалях. Какие тут радости, в девяносто два годика?

  Не дождался ты меня, дед Ефрем, рано ушел, но скоро уж и я к тебе собираюсь, - причитает баба Маруся. И сколько ей осталось? Один Бог ведает...


  ... Была вечерняя служба, баба Маруся не пришла, в первой. Не бывало такого, чтобы она службу церковную проопускала, даже, когдасенокос или жатва была, сходит, помолится и снова в поле, а тут нет, не к добру это.

  Забеспокоились соседушки, не случилось ли чего?! Случилось.

  Зайдя в незапертую хатку, не запирала она никогда, доверяла людям, повеяло холодком, не затоплено. В комнатке под иконкою Богоматери, скрестив на груди сухенькие морщинистые ручки, лежала баба Маруся.

  Вот и пришел ее черед, встретились они с Ефремом.